— И многих Черепаха успела проверить? — спросил с любопытством Алексей.
— Вот у нее и спроси.
— А откуда Старик так много про перевертышей знал, поинтересоваться уже можно?
— Был у него такой знакомый, — нехотя ответила Койот. — Из наших же оборотней и вдобавок паук.
— Ну-ну, — подался вперед Алексей.
— Да не знаю я, — с досадой ответила она. — И он не знал. Ушел через проход вроде твоего и больше не появлялся. Столетия уже прошли.
Алексей помолчал, соображая и глядя в потолок, потом сел нормально.
— Я так понимаю, что вот это представление было очередной порцией здесь нажать, а вот тут сделать необходимый акцент. Никакого смысла давать тебе по шее не вижу. Останешься очень довольной прекрасно проведенной операцией по охмурению, а я еще буду чувствовать себя виноватым.
Она искоса глянула и промолчала.
— Нет, — обещающим тоном сказал Алексей, — наказывать надо, чтобы обидно было и запомнилось. Урок положено хорошо выучить на будущее. Мы теперь одна семья и работать должны в одной команде. Я от тебя ничего не скрываю… Ну почти, — поправился он. — Если есть прямая просьба не распространяться — это другое дело. Поэтому. Он сделал паузу. — Ты сейчас притащишь все, что осталось от Старика и объяснишь что это и для чего необходимо. Дополнения к Кодексу, не вздумай забыть.
— Тебе все равно это бесполезно. Койот зашипела почти как рассерженная кошка.
— А мне любопытно, — спокойно сказал Алексей. — Мало ли что ты опять забыла рассказать. Забирать я у тебя ничего не собираюсь, а вот выяснить, что можно использовать — это совсем не плохо. Давай, давай. Что сегодня не успеем, завтра продолжим.
— Куда лезешь, дура, — зашипел я, пригибая голову девчонки вниз от окна, куда она с врожденным идиотизмом пыталась выглянуть. Повезло мне не с ней. Мало того, что все из рук валится, так еще и мозги отсутствуют. Блин, даже не помню, как ее зовут, но ужасно хочется начать проводить воспитание кулаком. А ведь так спокойно начиналось…
Уже в первую ночь нашего сидения перестал работать водопровод. Когда в доме за сотню человек, да еще и раненые с совершенно не умеющими себя вести детьми — это проблема. Местные дети вообще жуть. Прекрасно видят, что все в одинаковом положении, но ноют беспрерывно. Особенно противно, когда начинаются истерики с рыданиями, а мамаши вместо того чтобы успокоить сами начинают требовать от окружающих неизвестно каких действий. И тоже с воплями и криками как будто кто-то им чего-то должен. Наши дети скорее удавятся, чем будут ныть — свои же засмеют. Глядя на этих неадекватных и совершенно не умеющих терпеть людей, хочется плюнуть и уйти. Не так уж далеко до реки и в одиночку прекрасно добрался бы. Вот только Дашка не пойдет, а без нее нельзя.
Сначала бегали и собирали по соседним домам все что можно, вплоть до воды из бачка унитазного, хотя воды там, на пару литров и все больше по запасам в подвалах шарили. Каждый такой выход — это несколько баб, не умеющих спокойно и тихо ходить и которых надо охранять на всякий случай. Семь оставшихся бойцов не могут разорваться, а эти за редким исключением ничего не умели и оружия боялись. Потом, когда окончательно припекло, наконец, додумались что идти надо к колодцу. К реке не стоит, там все время постреливали. Не так уж и далеко, километр-полтора, но это по городу, в котором неизвестно что твориться и то и дело палят. Вот только если мы уйдем, кто ж охранять будет?
К обеду часть французов решивших, что лихой налет провалился, и игра не стоит свеч, сдалась у моста. Не полякам, а людям из грузового порта. Их разоружили и посадили в один из складов под замок до прояснения обстановки, но с гарантией жизни. Речникам совсем не хотелось сориться с французской зоной — им туда еще ходить. Но в центре продолжалось противостояние красно-белых с полицией и местным ополчением. Обе стороны уступать не собирались, слишком много всякого накопилось. Война временно зашла в тупик. Пока некому было наводить порядок на окраинах, там гуляли местные лихие люди. Постоянно стреляли то в одном конце города, то в другом. Хорошую кашу заварил местный священник, всем весело.
Кеслевский появился в городе лет пятнадцать назад. Он был вторым из ксендзов попавших в славянскую зону. Если первый интересовался только своими прямыми обязанностями и храмом, то этот очень быстро стал влиять на жизнь в Новой Варшаве. Поначалу многим он нравился. Проявлял заботу об образовании детей, многое сделал для коммунального городского хозяйства. Общегородской водопровод его рук дело. Простые люди нередко могли обратиться с просьбой к нему, и чаще всего он помогал либо сам, либо просил об этом тех, кто может. Так что за короткое время быстро обрел популярность.
А вот потом он начал энергично закручивать гайки. Начиналось с ерунды, когда внимательно следили за посещением костела и проводили беседы о правильном поведении. Чем дальше, тем больше было требований к католикам, а людей другой конфессии и раньше не слишком обожаемых начали целенаправленно выдавливать из города.
Отношения в Варшаве все больше обострялись, но предусмотрительный ксендз имел за собой целую организацию, которая со временем заставила бояться себя большинство населения. В народе ее именовали не иначе как инквизицией, потому что официально ее целями провозглашалось духовное возрождение и забота о людях. На деле это давно уже была параллельная полиция, но занималась она не уголовными делами, а религиозными и политическими. А состав был пестрой смесью верующих фанатиков, приспособленцев и раскаявшихся грешников из числа бывших уголовников. Так что и вели они себя соответственно.